Почему бороться с неравенством возможностей бессмысленно?

В современной либеральной теории подразумевается, что неравное распределение социальных и экономических благ может быть справедливым, но только в том случае, когда моё привилегированное или невыгодное положение обусловлено исключительно принимаемыми мною решениями. Если в результате честного состязания с равными стартовыми возможностями всех участников кому-то в конечном счёте достался годовой доход в 100 млн при среднем по стране в 500 тысяч, то такое распределение не требует вмешательства.

Идеология равных возможностей убедительна в своей простоте: положение человека должно зависеть только от его собственных решений и усилий, но не от таких случайных обстоятельств, как расовая или этническая принадлежность, пол, происхождение, образование родителей и так далее. Исключив все случайные с моральной точки зрения факторы, мы можем гарантировать, что успех всякого человека будет заработан им самим, так же как и участь наименее преуспевающих в обществе людей будет намечена их собственным свободным выбором.

В 1971 году вышла знаменитая «Теория справедливости» — opus magnum гарвардского профессора Джона Ролза. Она мгновенно спровоцировала множество исследований и публикаций о справедливости и распределении и сделала автора одним из самых цитируемых современных философов. В последующие десятилетия основания либерализма получили невиданную проработку именно на ролзовских дрожжах.

Ролз задаётся фундаментальным вопросом о справедливом распределении социальных и экономических благ. Для того, чтобы ответить на него, он предлагает мысленный эксперимент.

Представим, что все люди находятся в некотором исходном положении, в котором «никто не знает своего места в обществе, своего классового положения или социального статуса, а также того, что предназначено ему при распределении природных дарований, умственных способностей, силы и так далее. Я даже предположу, что стороны не знают своих концепций блага или своих психологических склонностей» (цитата по печально известному единственному русскому переводу книги).

Ясно, что суть исходного положения заключается в том, что каждый находится за «занавесом неведения» и ничего не знает о своих и чужих случайных преимуществах, то есть все остаются в некотором смысле честными друг перед другом. Какие принципы справедливости выберут люди в этой гипотетической ситуации?

По Ролзу единогласно будет принято, что:

1) У каждого человека есть равное право на совершенно удовлетворительный набор равных основных свобод, который совместим с подобным набором свобод для каждого.

2) Общественные и экономические неравенства должны удовлетворять двум условиям. Во-первых, они должны быть привязаны к должностям и постам, открытым для всех при условии честного равенства возможностей. Во-вторых, они должны приносить наибольшую пользу наименее обеспеченным членам общества.

Заметим, что Ролз в принципе допускает неравенство. Амартия Сен трактует это как уступку представлениям о необходимости экономических стимулов, тогда как Уилл Кимлика, напротив, считает, что Ролз допускает слишком мало неравенства. Есть мнение, что Ролз подгоняет свою конструкцию исходного положения под заранее интуитивно принятые им принципы. Здесь мы не будем вдаваться в обзор обширной критики Ролза без потерь для нашего основного вопроса.

В первой части второго принципа утверждается, что если неравенство и допустимо, то только при наличии у всех права на честную попытку, то есть при равенстве возможностей. Это условие лишь задаёт «верхнюю границу» неравенства: вряд ли ролзовский либерал будет готов признать неравенство, вытекающее из привилегий в распределении должностей. Это и есть равенство возможностей, о котором мы говорим. Но Ролз считает его принципиально недостаточным для справедливого распределения, поэтому добавляет вторую часть второго принципа, так называемый «принцип различия».

Дело в том, что сформулированный таким образом принцип равенства возможностей игнорирует важный источник неравенства — лотерею природы. В этом его главное мягкое место. Человек не участвует в выборе своих природных данных. Мы можем поддерживать здоровье, развивать физическую силу и интеллект и иногда даже менять пол, но мы не отвечаем за стартовое состояние этих параметров, данных от рождения, которые безусловно влияют на наши возможности.

Принцип различия должен предоставить своего рода гандикап физически или умственно слабым, чтобы устранить их неравенство с прирождёнными атлетами тела и ума. Хотя никто не заслужил право извлекать выгоду из своих природных способностей, такие выгоды всё-таки можно допустить, если они работают на благо тех, кто оказался обделён природой. Иными словами, Ролз предлагает восполнить это порочное упущение «природной лотереи» в концепции равенства возможностей своим принципом различия, по которому часть незаслуженного таланта перераспределяется в виде общественного блага в пользу наименее обеспеченных. Согласитесь, что это уже не соответствует мейнстримному приоритету равенства возможностей.

Но даже такая компенсация не обеспечивает удовлетворительного сглаживания последствий природной случайности. Фактически Ролз предлагает лишь принцип «максимина»: при прочих равных самой справедливой схемой распределения будет та, в которой наименее обеспеченные получат наибольшее количество благ среди других схем. Но даже при совершенном равенстве возможностей на приобретение социальных и экономических благ незаслуженные привилегии сохраняются, так как человек со слабым здоровьем может вести полноценный образ жизни, но на это ему заведомо понадобится больше ресурсов, чем здоровому от природы человеку. Как мы понимаем, отсутствие дискриминации ещё не есть компенсация.

Если в отношении «природной лотереи» принципа различия оказывается недостаточно для оправдания приоритета равенства возможностей, то в другой своей крайности принцип различия наносит по нему смертельный удар.

Легко представить ситуацию, в которой человек добровольно выбирает непродуктивный досуг и минимальный набор благ. В этом случае по принципу различия ему полагается компенсация от того, кто выбрав меньше досуга и больше работы, заработал больше благ. Получается, что богатый трудоголик субсидирует бедного любителя досуга, что нельзя считать справедливым положением дел при их в равной степени свободном выборе образа жизни.

Кимлика приводит такую иллюстрацию этого нежелательного эффекта принципа различия:

«Для простоты представим себе двух одинаково одарённых людей, имеющих одинаковое социальное происхождение. Один из них хотел бы весь день играть в теннис и работает на ближайшей ферме только для того, чтобы заработать денег для покупки земли под теннисный корт и обеспечить себе приемлемый образ жизни (предполагающий определённое питание, одежду, технику и так далее). Другая планирует купить такое же количество земли, чтобы развести на ней сад и выращивать овощи для собственного потребления и для продажи. Далее представим себе, вместе с Ролзом, что мы начинаем с равного распределения ресурсов, достаточного для того, чтобы каждый из них получил желаемую землю и занялся садоводством и теннисом. Очень скоро в условиях свободного рынка садовница будет иметь больше средств, чем теннисист […] Согласно принципу различия, это неравенство допустимо только в том случае, если оно приносит выгоду наименее преуспевающим, в нашем случае — теннисисту, у которого теперь доход меньше. Если теннисист не извлекает пользы из этого неравенства, то правительство должно в целях уравнивания перераспределить ему часть дохода садовницы».

Как бы мы ни относились к отдельным допущениям в этом примере, — скажем, о работе свободного рынка, — он показывает, что принцип различия, призванный сохранить приоритет равенства возможностей, категорически нарушает его там, где приводит к субсидированию свободного выбора. Оборотная сторона нашего интуитивного убеждения в том, что люди не должны расплачиваться за неравные условия жизни, заключается в том, что каждый должен сам платить за сделанный выбор, не рассчитывая на субсидию от других.

Проще говоря, даже в теории затруднительно одновременно настаивать на приоритете равенства возможностей, исключая перераспределение ex post как несправедливое, и уберечь наше представление о свободе и равенстве от случайностей розыгрыша природных данных. Самую сильную попытку разработать схему распределения, нечувствительную к природным и социальным обстоятельствам, но чувствительную к выбору и стремлениям человека, предпринял Рональд Дворкин.

Через 10 лет после выхода книги Ролза его теорию справедливости попытался спасти Рональд Дворкин. Он предложил довольно сложную схему, позволяющую добиться той же цели, которую имел в виду Ролз, но без принципа различия. Мало кто из комментаторов берётся пересказывать её полностью из-за её объёма. Нам здесь хватит одного принципиального момента.

В примере с теннисистом и садовницей ясно, что перераспределение от последней к первому можно исключить так, что теннисист не останется в обиде. Если ему хватает скромных доходов для получения удовлетворения от жизни в счастье от игры в теннис, то его может вовсе не интересовать доход садовницы, которая в свою очередь счастлива много работать и зарабатывать. Между прочим, именно через подобное рассуждение Амартия Сен подошёл к разработке Индекса человеческого развития для ООН взамен грубых оценок доходов и богатства.

Максимально упрощая, можно сказать, что Дворкин предлагает достичь согласия между теннисистом и садовницей на гипотетическом аукционе, где каждый набирает себе столько ресурсов, сколько нужно для осуществления их жизненных планов. Аукцион считается состоявшимся, если его результаты проходят «тест на зависть»: каждый участник выбирает для себя наиболее предпочтительный набор благ. После этого различия между людьми отражают их различные стремления и потому незначительны для них самих.

Для разрешения принципиальной проблемы неравенства вследствие природных недостатков Дворкин вводит схему страхования. До начала аукциона (или в некоторых вариантах во время аукциона) создаётся страховой фонд с добровольным вложением каждого. После аукциона те, кому достаются природные недостатки, получают компенсацию из этого фонда.

Критики Дворкина быстро подметили, что полное сглаживание последствий несправедливого природного распределения невозможно. Можно ли считать, что установка человеку самого совершенного протеза руки уравняет его в возможности достичь своих целей, определённых на аукционе, с теми, кто не был поражён недугами от рождения? Кроме того, есть такие болезни, как умственная отсталость, которые невозможно компенсировать выплатой сколь угодно больших средств.

Дворкин и сам признаёт ограниченность своих амбиций и отвечает, что такая схема даёт лишь наилучший способ компенсации несправедливостей «природной лотереи». Фактически он подставляет костыли под шаткую конструкцию Ролза для сохранения приоритета равенства возможностей как единственно отвечающего базовой либеральной интуиции о том, что бывают справедливые неравенства, обеспеченные свободным выбором самих людей. Легко заметить, что схема страхования имеет эквиваленты в реальном мире — система медицинского и социального страхования и налоговое перераспределение. А если богатые снова платят за бедных, то что тогда остаётся от приоритета равенства возможностей?

Дворкин, как и Ролз, был человеком своего времени. Если Ролз искал фундаментальные основания для послевоенного государства всеобщего благосостояния, то Дворкин справлялся с его неолиберальным кризисом. Попытка реализовать схему распределения благ, чувствительную к стремлениям и нечувствительную к природным данным, в конечном счёте отражает баланс между социализмом welfare state и либертарианством свободного рынка.

Если в 1981 году он ещё пишет, что любая правдоподобная реализация его аукциона страхования привела бы к значительно большим выплатам инвалидам и неквалифицированным работникам, чем те, что имелись тогда в Великобритании и США, то к концу 1990-х он уже явно трактует свою теорию как демонстрацию превосходства «третьего пути» и среди прочего советует совмещать государственное здравоохранение с частной медицинской страховкой.

Теперь, взобравшись на эту гору, мы можем увидеть, что последовательная полная реализация равенства возможностей потребовала бы мер, выходящих далеко за пределы государства всеобщего благосостояния. Даже в теории любая заплатка в рамках либерального эгалитаризма предполагает инструменты «общества равных долей», базового дохода, позитивной дискриминации и так далее. На практике ценой такой последовательности будет радикальный пересмотр экономических иерархий и прав собственности. А это противоречит исходной интуиции о справедливости исключения незаслуженных привилегий при закреплении заслуженных.

Отсюда понятно, почему приоритет равенства возможностей остаётся столь влиятельной точкой зрения в вопросе о борьбе с неравенством. Для обладателей привилегий он безопасен, потому что с одной стороны исключает справедливое перераспределение под предлогом необходимости учитывать лишь незаслуженное неравенство, а с другой — позволяет наименее обеспеченным людям уходить от проблемы несправедливого распределения благ, считая её неразрешимой.

В действительности, выход, конечно, есть. Чтобы его увидеть, надо понять, что интуиция о существовании справедливого неравенства противоречит не сама себе, а либеральной интерпретации, заданной ролзианской традицией. Преобладание чернокожих игроков в сборной Франции по футболу можно объяснять как результат физиологических предрасположенностей людей с их происхождением, а можно заметить, что большой спорт во Франции стал одним из немногих социальных лифтов, дотягивающихся до самых бедных слоёв, в которых преобладают мигранты определённых волн. В таком случае работает неравенство возможностей или неравенство исходов? Видимо, от этого бессмысленного противопоставления придётся отказаться, если мы хотим иметь последовательную теорию справедливости.