текст Марины Рунович
фото Елены Ростуновой
фото Елены Ростуновой
Такой же язык для таких же детей
Интервью с Анной Тер-Сааковой, директором интеграционного центра «Такие же дети», о рисках независимых НКО в России, социальном бизнесе и том, чего не хватает в системе образования.
текст Марины Рунович
фото Елены Ростуновой
фото Елены Ростуновой
Такой же язык для таких же детей
Интервью с Анной Тер-Сааковой, директором интеграционного центра «Такие же дети», о рисках независимых НКО в России, социальном бизнесе и том, чего не хватает в системе образования.
Мы встретились в одном из московских музеев. На двери в зал, где занимаются дети Центра, висит табличка «детские мастерские» — больше никаких опознавательных знаков. «У нас нет постоянного помещения, — признаётся Анна, торопливо заходя в зал. — Это только на полтора дня в неделю. В остальные дни — Некрасовка. Пресс-служба музея просит не упоминать, что мы здесь занимаемся, поэтому мы это не очень афишируем». Садимся рядом у стены, издали наблюдая за детьми: просторное помещение наполнено смехом и особенным детским шумом. Занятие вот-вот начнётся.
Интеграционный центр «Такие же дети» — волонтёрский проект, который с 1996 года отстаивает право детей беженцев и мигрантов на образование. Всего в Центре шесть программ, которые направлены на интеграцию детей в российскую жизнь через обучение, психологическую поддержку, творчество и культурные мероприятия.
В апреле 2015 года Комитет «Гражданское содействие», в состав которого
входил и Центр, без объяснения причин получил от Департамента городского
имущества уведомление о расторжении договора аренды на помещение — пришлось спешно покинуть обжитый цокольный этаж, где дети занимались более пятнадцати лет. Как говорится на сайте Центра, обращения к властям не помогли. Одна из наиболее вероятных версий произошедшего — включение комитета «Гражданское содействие» в список иностранных агентов. Центр всё равно продолжил работу на других площадках, но собственное помещение для обучения семидесяти подопечных так и не появилось.
В короткий час между занятием и встречей с коллегами мы поговорили с директором Центра Анной Тер-Сааковой о трудностях, с которыми она и волонтёры сталкиваются в работе, социальном бизнесе и российской системе образования.
Интеграционный центр «Такие же дети» — волонтёрский проект, который с 1996 года отстаивает право детей беженцев и мигрантов на образование. Всего в Центре шесть программ, которые направлены на интеграцию детей в российскую жизнь через обучение, психологическую поддержку, творчество и культурные мероприятия.
В апреле 2015 года Комитет «Гражданское содействие», в состав которого
входил и Центр, без объяснения причин получил от Департамента городского
имущества уведомление о расторжении договора аренды на помещение — пришлось спешно покинуть обжитый цокольный этаж, где дети занимались более пятнадцати лет. Как говорится на сайте Центра, обращения к властям не помогли. Одна из наиболее вероятных версий произошедшего — включение комитета «Гражданское содействие» в список иностранных агентов. Центр всё равно продолжил работу на других площадках, но собственное помещение для обучения семидесяти подопечных так и не появилось.
В короткий час между занятием и встречей с коллегами мы поговорили с директором Центра Анной Тер-Сааковой о трудностях, с которыми она и волонтёры сталкиваются в работе, социальном бизнесе и российской системе образования.
Мы встретились в одном из московских музеев. На двери в зал, где занимаются дети Центра, висит табличка «детские мастерские» — больше никаких опознавательных знаков. «У нас нет постоянного помещения, — признаётся Анна, торопливо заходя в зал. — Это только на полтора дня в неделю. В остальные дни — Некрасовка. Пресс-служба музея просит не упоминать, что мы здесь занимаемся, поэтому мы это не очень афишируем». Садимся рядом у стены, издали наблюдая за детьми: просторное помещение наполнено смехом и особенным детским шумом. Занятие вот-вот начнётся.
Интеграционный центр «Такие же дети» — волонтёрский проект, который с 1996 года отстаивает право детей беженцев и мигрантов на образование. Всего в Центре шесть программ, которые направлены на интеграцию детей в российскую жизнь через обучение, психологическую поддержку, творчество и культурные мероприятия.
В апреле 2015 года Комитет «Гражданское содействие», в состав которого
входил и Центр, без объяснения причин получил от Департамента городского
имущества уведомление о расторжении договора аренды на помещение — пришлось спешно покинуть обжитый цокольный этаж, где дети занимались более пятнадцати лет. Как говорится на сайте Центра, обращения к властям не помогли. Одна из наиболее вероятных версий произошедшего — включение комитета «Гражданское содействие» в список иностранных агентов. Центр всё равно продолжил работу на других площадках, но собственное помещение для обучения семидесяти подопечных так и не появилось.
В короткий час между занятием и встречей с коллегами мы поговорили с директором Центра Анной Тер-Сааковой о трудностях, с которыми она и волонтёры сталкиваются в работе, социальном бизнесе и российской системе образования.
Интеграционный центр «Такие же дети» — волонтёрский проект, который с 1996 года отстаивает право детей беженцев и мигрантов на образование. Всего в Центре шесть программ, которые направлены на интеграцию детей в российскую жизнь через обучение, психологическую поддержку, творчество и культурные мероприятия.
В апреле 2015 года Комитет «Гражданское содействие», в состав которого
входил и Центр, без объяснения причин получил от Департамента городского
имущества уведомление о расторжении договора аренды на помещение — пришлось спешно покинуть обжитый цокольный этаж, где дети занимались более пятнадцати лет. Как говорится на сайте Центра, обращения к властям не помогли. Одна из наиболее вероятных версий произошедшего — включение комитета «Гражданское содействие» в список иностранных агентов. Центр всё равно продолжил работу на других площадках, но собственное помещение для обучения семидесяти подопечных так и не появилось.
В короткий час между занятием и встречей с коллегами мы поговорили с директором Центра Анной Тер-Сааковой о трудностях, с которыми она и волонтёры сталкиваются в работе, социальном бизнесе и российской системе образования.
— Есть представление, что НКО — это всегда про правительственные гранты и сомнительную непубличную деятельность. И даже если организация занимается каким-то реальным делом, её создателей всегда подозревают в циничном расчёте. Вы сталкивались с этим?
— Хочется надеяться, что этот стереотип уходит в прошлое. За последние несколько лет всё же много всего было сделано. Это точка зрения, распространённая в начале двухтысячных, но не сейчас, всё-таки.
— Есть представление, что НКО — это всегда про правительственные гранты и сомнительную непубличную деятельность. И даже если организация занимается каким-то реальным делом, её создателей всегда подозревают в циничном расчёте. Вы сталкивались с этим?
— Хочется надеяться, что этот стереотип уходит в прошлое. За последние несколько лет всё же много всего было сделано. Это точка зрения, распространённая в начале двухтысячных, но не сейчас, всё-таки.
— В чём кроется причина изменения отношения?
— В том, что фонды поняли, что нужно говорить с обществом, составлять отчёты и показывать свою деятельность — не закрываться в рамках своей целевой аудитории, а выходить на более широкое общество, в более широкий круг.
— В чём кроется причина изменения отношения?
— В том, что фонды поняли, что нужно говорить с обществом, составлять отчёты и показывать свою деятельность — не закрываться в рамках своей целевой аудитории, а выходить на более широкое общество, в более широкий круг.
— Как на работе Центра отразилось включение Комитета «Гражданское содействие» в список иностранных агентов?
— Как только могло, так и отразилось. Департамент городского имущества без объяснения причин расторг договор аренды с Комитетом, и после этого помещение, которое сам Комитет уже не использовал для основной работы, было у него отобрано, но в действительности без помещения остались дети. Стало труднее общаться с государственными органами. Появились и другие организации, которые стали опасаться взаимодействовать с «Содействием» — из-за статуса. Поэтому было принято решение о выходе из состава Комитета и переходе в другое юридическое лицо [фонд «Мозаика счастья»].
— Как на работе Центра отразилось включение Комитета «Гражданское содействие» в список иностранных агентов?
— Как только могло, так и отразилось. Департамент городского имущества без объяснения причин расторг договор аренды с Комитетом, и после этого помещение, которое сам Комитет уже не использовал для основной работы, было у него отобрано, но в действительности без помещения остались дети. Стало труднее общаться с государственными органами. Появились и другие организации, которые стали опасаться взаимодействовать с «Содействием» — из-за статуса. Поэтому было принято решение о выходе из состава Комитета и переходе в другое юридическое лицо [фонд «Мозаика счастья»].
— Теперь все контакты снова налаживаются?
— Да, теперь всё в порядке. Хотя, учитывая «неудобность» нашей темы в принципе, табуированность её в России и тот факт, что в информационном поле присутствуют только негативные ассоциации, этого всего уже с лихвой хватает, чтобы нам было не очень весело работать. Не очень просто. Тут уже не до «инагентов».
— Теперь все контакты снова налаживаются?
— Да, теперь всё в порядке. Хотя, учитывая «неудобность» нашей темы в принципе, табуированность её в России и тот факт, что в информационном поле присутствуют только негативные ассоциации, этого всего уже с лихвой хватает, чтобы нам было не очень весело работать. Не очень просто. Тут уже не до «инагентов».
— В чём причина того, что вы так долго остаётесь без помещения?
— Город предоставляет помещения в основном только тем, кто занимается какими-то «нейтральными» видами деятельности. И я сейчас не говорю о понятных коррупционных схемах для «своих» НКО, которые занимаются неизвестно чем, каким-нибудь патриотическим воспитанием маленьких «князей Владимиров». Помимо этого, вся наша специфика немножко непонятна, и у города нет представления о том, что это важно. С другой стороны, в ближайшее время будет запущен новый конкурс управ, они будут выставлять помещения для НКО… Посмотрим.
Что касается бизнеса, то трудно найти людей, готовых безвозмездно отдать около ста квадратных метров. Тем более, что нам нужно помещение в центре города, чтобы все дети, скажем, из Люберец или Мытищ съезжались в одну точку, а не ехали куда-то в третье место. Мы общаемся с разными площадками вроде заводов, которые сейчас переквалифицируются в арт-кластеры, но они тоже нацелены на получение аренды. Нужно найти мецената или организацию, которая готова отдать помещение или перечислять деньги, равные сумме аренды.
Что касается бизнеса, то трудно найти людей, готовых безвозмездно отдать около ста квадратных метров. Тем более, что нам нужно помещение в центре города, чтобы все дети, скажем, из Люберец или Мытищ съезжались в одну точку, а не ехали куда-то в третье место. Мы общаемся с разными площадками вроде заводов, которые сейчас переквалифицируются в арт-кластеры, но они тоже нацелены на получение аренды. Нужно найти мецената или организацию, которая готова отдать помещение или перечислять деньги, равные сумме аренды.
— В чём причина того, что вы так долго остаётесь без помещения?
— Город предоставляет помещения в основном только тем, кто занимается какими-то «нейтральными» видами деятельности. И я сейчас не говорю о понятных коррупционных схемах для «своих» НКО, которые занимаются неизвестно чем, каким-нибудь патриотическим воспитанием маленьких «князей Владимиров». Помимо этого, вся наша специфика немножко непонятна, и у города нет представления о том, что это важно. С другой стороны, в ближайшее время будет запущен новый конкурс управ, они будут выставлять помещения для НКО… Посмотрим.
Что касается бизнеса, то трудно найти людей, готовых безвозмездно отдать около ста квадратных метров. Тем более, что нам нужно помещение в центре города, чтобы все дети, скажем, из Люберец или Мытищ съезжались в одну точку, а не ехали куда-то в третье место. Мы общаемся с разными площадками вроде заводов, которые сейчас переквалифицируются в арт-кластеры, но они тоже нацелены на получение аренды. Нужно найти мецената или организацию, которая готова отдать помещение или перечислять деньги, равные сумме аренды.
Что касается бизнеса, то трудно найти людей, готовых безвозмездно отдать около ста квадратных метров. Тем более, что нам нужно помещение в центре города, чтобы все дети, скажем, из Люберец или Мытищ съезжались в одну точку, а не ехали куда-то в третье место. Мы общаемся с разными площадками вроде заводов, которые сейчас переквалифицируются в арт-кластеры, но они тоже нацелены на получение аренды. Нужно найти мецената или организацию, которая готова отдать помещение или перечислять деньги, равные сумме аренды.
Анна с детьми
— В интервью с одним из ваших коллег я видела упоминание международного фонда Oxfam, который занимается проблемой бедности. Фонд оказывает вам какую-нибудь помощь?
— В связи с тем, что у них нет специализированной программы, разработанной под Россию, они не могут напрямую поддерживать нашу деятельность. Поэтому с ними мы занимаемся организацией семинара, сейчас провели уже второй за этот год.
Oxfam помогает нам привозить в Москву (от Новосибирска до Петербурга) людей со всей страны, которые занимаются интеграцией детей мигрантов: это директора школ, активисты, учителя и даже бывшие учителя, которые переходят в формат социальных предпринимателей. Видя проблему, пытаясь как-то её решить, люди находят разные способы и постепенно, в разных точках страны, формируют такие анклавы. Мы пытаемся объединить эти точки. Например, есть прекрасный проект из Калужской области, и мы, соответственно, зовём коллег оттуда, чтобы обмениваться идеями.
В результате мы все понимаем, что, во-первых — мы не одни; во-вторых — мы уже многого по-своему достигли и нам есть, чем делиться; в-третьих — мы можем что-то делать вместе, чтобы постепенно приучить государство к мысли о том, что мы делаем работу за него, а проще всего было бы ввести в школах определённое количество занятий русским как иностранным. И проблем уже было бы гораздо меньше. Так что Oxfam в этом смысле очень сильно помогает всем нам.
Oxfam помогает нам привозить в Москву (от Новосибирска до Петербурга) людей со всей страны, которые занимаются интеграцией детей мигрантов: это директора школ, активисты, учителя и даже бывшие учителя, которые переходят в формат социальных предпринимателей. Видя проблему, пытаясь как-то её решить, люди находят разные способы и постепенно, в разных точках страны, формируют такие анклавы. Мы пытаемся объединить эти точки. Например, есть прекрасный проект из Калужской области, и мы, соответственно, зовём коллег оттуда, чтобы обмениваться идеями.
В результате мы все понимаем, что, во-первых — мы не одни; во-вторых — мы уже многого по-своему достигли и нам есть, чем делиться; в-третьих — мы можем что-то делать вместе, чтобы постепенно приучить государство к мысли о том, что мы делаем работу за него, а проще всего было бы ввести в школах определённое количество занятий русским как иностранным. И проблем уже было бы гораздо меньше. Так что Oxfam в этом смысле очень сильно помогает всем нам.
— В интервью с одним из ваших коллег я видела упоминание международного фонда Oxfam, который занимается проблемой бедности. Фонд оказывает вам какую-нибудь помощь?
— В связи с тем, что у них нет специализированной программы, разработанной под Россию, они не могут напрямую поддерживать нашу деятельность. Поэтому с ними мы занимаемся организацией семинара, сейчас провели уже второй за этот год.
Oxfam помогает нам привозить в Москву (от Новосибирска до Петербурга) людей со всей страны, которые занимаются интеграцией детей мигрантов: это директора школ, активисты, учителя и даже бывшие учителя, которые переходят в формат социальных предпринимателей. Видя проблему, пытаясь как-то её решить, люди находят разные способы и постепенно, в разных точках страны, формируют такие анклавы. Мы пытаемся объединить эти точки. Например, есть прекрасный проект из Калужской области, и мы, соответственно, зовём коллег оттуда, чтобы обмениваться идеями.
В результате мы все понимаем, что, во-первых — мы не одни; во-вторых — мы уже многого по-своему достигли и нам есть, чем делиться; в-третьих — мы можем что-то делать вместе, чтобы постепенно приучить государство к мысли о том, что мы делаем работу за него, а проще всего было бы ввести в школах определённое количество занятий русским как иностранным. И проблем уже было бы гораздо меньше. Так что Oxfam в этом смысле очень сильно помогает всем нам.
Oxfam помогает нам привозить в Москву (от Новосибирска до Петербурга) людей со всей страны, которые занимаются интеграцией детей мигрантов: это директора школ, активисты, учителя и даже бывшие учителя, которые переходят в формат социальных предпринимателей. Видя проблему, пытаясь как-то её решить, люди находят разные способы и постепенно, в разных точках страны, формируют такие анклавы. Мы пытаемся объединить эти точки. Например, есть прекрасный проект из Калужской области, и мы, соответственно, зовём коллег оттуда, чтобы обмениваться идеями.
В результате мы все понимаем, что, во-первых — мы не одни; во-вторых — мы уже многого по-своему достигли и нам есть, чем делиться; в-третьих — мы можем что-то делать вместе, чтобы постепенно приучить государство к мысли о том, что мы делаем работу за него, а проще всего было бы ввести в школах определённое количество занятий русским как иностранным. И проблем уже было бы гораздо меньше. Так что Oxfam в этом смысле очень сильно помогает всем нам.
— Вы упомянули коллег из Калужской области. Кого конкретно вы имеете ввиду?
— Это «Учитель для России»: ребята оттуда запустили центр для детей мигрантов, который называется «Одинаково разные». Они открылись при большой поддержке Высшей школы экономики, поэтому мне кажется, что методологически там всё будет очень серьёзно. Планы у них вполне наполеоновские: они хотят встраивать систему адаптации в школы.
— Вы упомянули коллег из Калужской области. Кого конкретно вы имеете ввиду?
— Это «Учитель для России»: ребята оттуда запустили центр для детей мигрантов, который называется «Одинаково разные». Они открылись при большой поддержке Высшей школы экономики, поэтому мне кажется, что методологически там всё будет очень серьёзно. Планы у них вполне наполеоновские: они хотят встраивать систему адаптации в школы.
— Работа с беженцами и мигрантами — всегда гуманистический проект. Но вы задумывались над ролью Центра в экономической системе? Ведь вы создаёте рабочую силу.
— Мы здесь часто даже шутим про то, что мы и сами мигранты. Для нас этот факт не требует дополнительных объяснений в силу опыта. Но, когда мы приходим к потенциальным спонсорам и понимаем, что они пока не готовы к разговору на гуманитарную тему, мы преподносим им это как желание вывести из теневого сектора экономики на свет огромное количество людей. Потому что мы их обучим, сможем помочь им получить среднее образование, сможем подсказать что-то с вариантом поступления в вузы.
— Работа с беженцами и мигрантами — всегда гуманистический проект. Но вы задумывались над ролью Центра в экономической системе? Ведь вы создаёте рабочую силу.
— Мы здесь часто даже шутим про то, что мы и сами мигранты. Для нас этот факт не требует дополнительных объяснений в силу опыта. Но, когда мы приходим к потенциальным спонсорам и понимаем, что они пока не готовы к разговору на гуманитарную тему, мы преподносим им это как желание вывести из теневого сектора экономики на свет огромное количество людей. Потому что мы их обучим, сможем помочь им получить среднее образование, сможем подсказать что-то с вариантом поступления в вузы.
— Несколько лет назад пришла мода на социальные НКО как стартапы, вроде Charity Shop, например. Вам дала что-то эта тенденция?
— Я сейчас как раз прописала программу, под которую мы пытаемся найти финансирование. В следующем году через какие-то инкубаторы и встречи я хочу пробиться к социальным предпринимателям с мыслью о том, что миграцию тоже можно рассматривать как одно из направлений приложения сил. Потому что социальные предприниматели готовы брать очень серьезные вещи, среди которых вполне может быть и миграционный вопрос. На примере европейского опыта мы уже подготовили несколько вариантов того, как к сфере миграции можно подходить именно с этой точки зрения. Вот в Румынии одна потрясающая активистка открыла филиал немецкого «Refugees welcome» (это как Airbnb, только для беженцев), где можно найти себе жильё, зарегистрировавшись на сайте. «Я живу здесь, у меня есть свободная комната, буду рад или рада увидеть женщину или мужчину такого-то возраста». Это бесплатно.
Для Германии это понятные формат и тема. Для Румынии это уже гораздо круче, потому что их внутренняя ситуация с трудовой миграцией сама по себе, даже вне контекста беженцев, сложная. После изучения подобных стартапов выяснилось, что в этом поле существует множество идей, у которых есть реальный потенциал. И если мы постепенно начнём продумывать какие-то варианты того, как сам этот стиль мышления можно приложить к миграционной теме, то, мне кажется, мы точно что-то придумаем.
Для Германии это понятные формат и тема. Для Румынии это уже гораздо круче, потому что их внутренняя ситуация с трудовой миграцией сама по себе, даже вне контекста беженцев, сложная. После изучения подобных стартапов выяснилось, что в этом поле существует множество идей, у которых есть реальный потенциал. И если мы постепенно начнём продумывать какие-то варианты того, как сам этот стиль мышления можно приложить к миграционной теме, то, мне кажется, мы точно что-то придумаем.
— Несколько лет назад пришла мода на социальные НКО как стартапы, вроде Charity Shop, например. Вам дала что-то эта тенденция?
— Я сейчас как раз прописала программу, под которую мы пытаемся найти финансирование. В следующем году через какие-то инкубаторы и встречи я хочу пробиться к социальным предпринимателям с мыслью о том, что миграцию тоже можно рассматривать как одно из направлений приложения сил. Потому что социальные предприниматели готовы брать очень серьезные вещи, среди которых вполне может быть и миграционный вопрос. На примере европейского опыта мы уже подготовили несколько вариантов того, как к сфере миграции можно подходить именно с этой точки зрения. Вот в Румынии одна потрясающая активистка открыла филиал немецкого «Refugees welcome» (это как Airbnb, только для беженцев), где можно найти себе жильё, зарегистрировавшись на сайте. «Я живу здесь, у меня есть свободная комната, буду рад или рада увидеть женщину или мужчину такого-то возраста». Это бесплатно.
Для Германии это понятные формат и тема. Для Румынии это уже гораздо круче, потому что их внутренняя ситуация с трудовой миграцией сама по себе, даже вне контекста беженцев, сложная. После изучения подобных стартапов выяснилось, что в этом поле существует множество идей, у которых есть реальный потенциал. И если мы постепенно начнём продумывать какие-то варианты того, как сам этот стиль мышления можно приложить к миграционной теме, то, мне кажется, мы точно что-то придумаем.
Для Германии это понятные формат и тема. Для Румынии это уже гораздо круче, потому что их внутренняя ситуация с трудовой миграцией сама по себе, даже вне контекста беженцев, сложная. После изучения подобных стартапов выяснилось, что в этом поле существует множество идей, у которых есть реальный потенциал. И если мы постепенно начнём продумывать какие-то варианты того, как сам этот стиль мышления можно приложить к миграционной теме, то, мне кажется, мы точно что-то придумаем.
— В рамках нынешней политической ситуации, когда с большим сомнением и даже некоторым пренебрежением относятся к зарубежной помощи, какие-то изменения благодаря вашему труду вообще возможны?
— Если вернуться к разговору об Oxfam, то сотрудничество с ними напрямую никак не сказывается на нашем бюджете. Они сами приглашают людей, мы просто проводим совместные мероприятия. Вместе с нами они всё продумали так, чтобы мы свели к минимуму свои риски. Другие организации, с которыми мы взаимодействуем — международные, но с филиалами в России. У них здесь есть ИНН, и они уже по определению не входят в реестр нежелательных НКО. Но мы же понимаем, что если обстановка как-то изменится, то и они будут нам зачтены в минус. И что теперь? Сейчас может что угодно случиться. Мы не будем лишать себя возможности взаимодействовать со специалистами. Формально мы не занимаемся политической деятельностью, поэтому непонятно, с чего к нам придираться. К тому же, мы слишком маленькие.
— В рамках нынешней политической ситуации, когда с большим сомнением и даже некоторым пренебрежением относятся к зарубежной помощи, какие-то изменения благодаря вашему труду вообще возможны?
— Если вернуться к разговору об Oxfam, то сотрудничество с ними напрямую никак не сказывается на нашем бюджете. Они сами приглашают людей, мы просто проводим совместные мероприятия. Вместе с нами они всё продумали так, чтобы мы свели к минимуму свои риски. Другие организации, с которыми мы взаимодействуем — международные, но с филиалами в России. У них здесь есть ИНН, и они уже по определению не входят в реестр нежелательных НКО. Но мы же понимаем, что если обстановка как-то изменится, то и они будут нам зачтены в минус. И что теперь? Сейчас может что угодно случиться. Мы не будем лишать себя возможности взаимодействовать со специалистами. Формально мы не занимаемся политической деятельностью, поэтому непонятно, с чего к нам придираться. К тому же, мы слишком маленькие.
— На данный момент времени есть какая-то главная цель, к которой стремится Центр?
— Сейчас наша основная цель — понять и разработать конкретно под наши условия систему оценки уровня интегрированности детей, которой в России нет. Хочется понимать, уровень интегрированности ребёнка — это что? Уровень русского языка? Количество несостоявшихся драк со сверстниками? На входе и выходе из программы мы проводим психологическую диагностику детей своими силами и совместно с вузами, но при этом психологическая диагностика ребёнка — это не всё, тестирование по русскому — это тоже не всё. А что тогда это «всё»? Сейчас мы собираем специалистов, социологов, демографов, антропологов и других учёных, чтобы понять, как мы это видим, какие у нас перспективы развития исходя из того, как мы эту оценку будем проговаривать и прописывать. Нужно понимать и систематизировать не только свою деятельность, но и деятельность всех, кто этим занимается.
— На данный момент времени есть какая-то главная цель, к которой стремится Центр?
— Сейчас наша основная цель — понять и разработать конкретно под наши условия систему оценки уровня интегрированности детей, которой в России нет. Хочется понимать, уровень интегрированности ребёнка — это что? Уровень русского языка? Количество несостоявшихся драк со сверстниками? На входе и выходе из программы мы проводим психологическую диагностику детей своими силами и совместно с вузами, но при этом психологическая диагностика ребёнка — это не всё, тестирование по русскому — это тоже не всё. А что тогда это «всё»? Сейчас мы собираем специалистов, социологов, демографов, антропологов и других учёных, чтобы понять, как мы это видим, какие у нас перспективы развития исходя из того, как мы эту оценку будем проговаривать и прописывать. Нужно понимать и систематизировать не только свою деятельность, но и деятельность всех, кто этим занимается.
— За двадцать один год работы Центра у вас есть результаты, выраженные в историях реальных людей?
— Историй у нас, конечно, накопилось уже очень много. У нас есть люди, которые с нами волонтёрят с 1999 года, есть те, кто, как наша администратор, попали к нам детьми. Она была среди чеченцев, которые приезжали сюда в 90-е и оказывались в «Гражданском содействии» в позиции благополучателей. После поступления в школу и обучения в нашем Центре она закончила РГГУ, а затем вернулась работать к нам. Есть и чудесные истории о том, как после нас дети поступают в Бауманку, в крутейшие московские школы, и при этом продолжают помогать нам как волонтёры — даже будучи ещё школьниками и школьницами. Просто в благодарность. Это невероятно ценно.
— За двадцать один год работы Центра у вас есть результаты, выраженные в историях реальных людей?
— Историй у нас, конечно, накопилось уже очень много. У нас есть люди, которые с нами волонтёрят с 1999 года, есть те, кто, как наша администратор, попали к нам детьми. Она была среди чеченцев, которые приезжали сюда в 90-е и оказывались в «Гражданском содействии» в позиции благополучателей. После поступления в школу и обучения в нашем Центре она закончила РГГУ, и затем вернулась работать к нам. Есть и чудесные истории о том, как после нас дети поступают в Бауманку, в крутейшие московские школы, и при этом продолжают помогать нам как волонтёры — даже будучи ещё школьниками и школьницами. Просто в благодарность. Это невероятно ценно.
— Вы работаете здесь чуть больше года. Можете рассказать о самом большом успехе «Таких же детей» и самой большой трудности за это время?
— Из самых легко считываемых успехов: этим летом мы устроили пятерых детей в школы. Этих детей сами родители никогда не смогли бы устроить — к примеру, из-за неграмотности или незнания русского языка. К тому же это вопрос, к сожалению, ещё и визуального восприятия родителей в школах — «цыгане понаехали». Но ребёнок, как и его родители, не виноват в наличии такого набора стереотипов у школьного секретаря или завуча. Ещё два ребёнка на данный момент в процессе устройства в школу — это не всегда решается быстро.
Что касается трудностей: сейчас мы работаем над единой моделью поведения с родителями. Мы оказались в ситуации, классической для многих НКО: когда благополучатели понимают, что есть добрые и хорошие волонтёры, которые всегда могут помочь, и можно снять с себя ответственность за судьбу собственных детей. А мы не собираемся так делать. Мы сейчас очень чётко проговариваем границы, хотя это не всегда проходит успешно. Это тонкий момент, когда ты понимаешь: если действительно уважать человека, показывать ему его собственную важность, то позиция дающего сразу пропадает. Остаётся только позиция на равных: мы вместе работаем, чтобы ваш ребёнок в итоге получил образование. А позиция «мы сейчас вас всех спасём» — вроде метрополии, «спасающей» колонию, а на самом деле эксплуатирующей внутренний колониализм в головах, — она совершенно, по нашему мнению, невозможна. К счастью, это то, из чего многие НКО уже выросли.
Что касается трудностей: сейчас мы работаем над единой моделью поведения с родителями. Мы оказались в ситуации, классической для многих НКО: когда благополучатели понимают, что есть добрые и хорошие волонтёры, которые всегда могут помочь, и можно снять с себя ответственность за судьбу собственных детей. А мы не собираемся так делать. Мы сейчас очень чётко проговариваем границы, хотя это не всегда проходит успешно. Это тонкий момент, когда ты понимаешь: если действительно уважать человека, показывать ему его собственную важность, то позиция дающего сразу пропадает. Остаётся только позиция на равных: мы вместе работаем, чтобы ваш ребёнок в итоге получил образование. А позиция «мы сейчас вас всех спасём» — вроде метрополии, «спасающей» колонию, а на самом деле эксплуатирующей внутренний колониализм в головах, — она совершенно, по нашему мнению, невозможна. К счастью, это то, из чего многие НКО уже выросли.
— Вы работаете здесь чуть больше года. Можете рассказать о самом большом успехе и самой большой трудности «Таких же детей» за это время?
— Из самых легко считываемых успехов: этим летом мы устроили пятерых детей в школы. Этих детей сами родители никогда не смогли бы устроить — к примеру, из-за неграмотности или незнания русского языка. К тому же это вопрос, к сожалению, ещё и визуального восприятия родителей в школах — «цыгане понаехали». Но ребёнок, как и его родители, не виноват в наличии такого набора стереотипов у школьного секретаря или завуча. Ещё два ребёнка на данный момент в процессе устройства в школу — это не всегда решается быстро.
Что касается трудностей: сейчас мы работаем над единой моделью поведения с родителями. Мы оказались в ситуации, классической для многих НКО: когда благополучатели понимают, что есть добрые и хорошие волонтёры, которые всегда могут помочь, и можно снять с себя ответственность за судьбу собственных детей. А мы не собираемся так делать. Мы сейчас очень чётко проговариваем границы, хотя это не всегда проходит успешно. Это тонкий момент, когда ты понимаешь: если действительно уважать человека, показывать ему его собственную важность, то позиция дающего сразу пропадает. Остаётся только позиция на равных: мы вместе работаем, чтобы ваш ребёнок в итоге получил образование. А позиция «мы сейчас вас всех спасём» — вроде метрополии, «спасающей» колонию, а на самом деле эксплуатирующей внутренний колониализм в головах, — она совершенно, по нашему мнению, невозможна. К счастью, это то, из чего многие НКО уже выросли.
Что касается трудностей: сейчас мы работаем над единой моделью поведения с родителями. Мы оказались в ситуации, классической для многих НКО: когда благополучатели понимают, что есть добрые и хорошие волонтёры, которые всегда могут помочь, и можно снять с себя ответственность за судьбу собственных детей. А мы не собираемся так делать. Мы сейчас очень чётко проговариваем границы, хотя это не всегда проходит успешно. Это тонкий момент, когда ты понимаешь: если действительно уважать человека, показывать ему его собственную важность, то позиция дающего сразу пропадает. Остаётся только позиция на равных: мы вместе работаем, чтобы ваш ребёнок в итоге получил образование. А позиция «мы сейчас вас всех спасём» — вроде метрополии, «спасающей» колонию, а на самом деле эксплуатирующей внутренний колониализм в головах, — она совершенно, по нашему мнению, невозможна. К счастью, это то, из чего многие НКО уже выросли.
— Что должно произойти, чтобы такие центры, как ваш, благополучно перестали быть нужны?
— В идеале то, к чему мы сейчас пытаемся очень аккуратно подойти: в школах должны появиться интеграционные программы, рассчитанные на детей-инофонов.
Сегодня, благодаря социологам, мы знаем, где ситуация тяжелая, а где нет, и понимаем, как в целом с этим работать. Но если понимания того, что дети-мигранты — это отдельная категория детей, не появится в рамках системы образования, через пару-тройку лет в России может быть уже совсем другая ситуация. И вот тут уже никакая песчинка вроде нас никак не сможет повлиять ни на что. Поэтому для начала государству нужно признать, что дети-мигранты требуют специфического подхода. Не очень сложного, на самом деле: просто в школах нужно начать преподавать русский язык как иностранный. А для этого учителей нужно учить преподаванию русского как иностранного. А для этого в вузах нужно вводить предмет «русский как иностранный для детей», чего в России нет нигде. Ну, почти нигде: в одном из московских институтов есть кафедра, где учатся два с половиной человека. Но это единственная кафедра на всю страну. Больше ничего подобного нет.
Сегодня, благодаря социологам, мы знаем, где ситуация тяжелая, а где нет, и понимаем, как в целом с этим работать. Но если понимания того, что дети-мигранты — это отдельная категория детей, не появится в рамках системы образования, через пару-тройку лет в России может быть уже совсем другая ситуация. И вот тут уже никакая песчинка вроде нас никак не сможет повлиять ни на что. Поэтому для начала государству нужно признать, что дети-мигранты требуют специфического подхода. Не очень сложного, на самом деле: просто в школах нужно начать преподавать русский язык как иностранный. А для этого учителей нужно учить преподаванию русского как иностранного. А для этого в вузах нужно вводить предмет «русский как иностранный для детей», чего в России нет нигде. Ну, почти нигде: в одном из московских институтов есть кафедра, где учатся два с половиной человека. Но это единственная кафедра на всю страну. Больше ничего подобного нет.
— Что должно произойти, чтобы такие центры, как ваш, благополучно перестали быть нужны?
— В идеале то, к чему мы сейчас пытаемся очень аккуратно подойти: в школах должны появиться интеграционные программы, рассчитанные на детей-инофонов.
Сегодня, благодаря социологам, мы знаем, где ситуация тяжелая, а где нет, и понимаем, как в целом с этим работать. Но если понимания того, что дети-мигранты — это отдельная категория детей, не появится в рамках системы образования, через пару-тройку лет в России может быть уже совсем другая ситуация. И вот тут уже никакая песчинка вроде нас никак не сможет повлиять ни на что. Поэтому для начала государству нужно признать, что дети-мигранты требуют специфического подхода. Не очень сложного, на самом деле: просто в школах нужно начать преподавать русский язык как иностранный. А для этого учителей нужно учить преподаванию русского как иностранного. А для этого в вузах нужно вводить предмет «русский как иностранный для детей», чего в России нет нигде. Ну, почти нигде: в одном из московских институтов есть кафедра, где учатся два с половиной человека. Но это единственная кафедра на всю страну. Больше ничего подобного нет.
Сегодня, благодаря социологам, мы знаем, где ситуация тяжелая, а где нет, и понимаем, как в целом с этим работать. Но если понимания того, что дети-мигранты — это отдельная категория детей, не появится в рамках системы образования, через пару-тройку лет в России может быть уже совсем другая ситуация. И вот тут уже никакая песчинка вроде нас никак не сможет повлиять ни на что. Поэтому для начала государству нужно признать, что дети-мигранты требуют специфического подхода. Не очень сложного, на самом деле: просто в школах нужно начать преподавать русский язык как иностранный. А для этого учителей нужно учить преподаванию русского как иностранного. А для этого в вузах нужно вводить предмет «русский как иностранный для детей», чего в России нет нигде. Ну, почти нигде: в одном из московских институтов есть кафедра, где учатся два с половиной человека. Но это единственная кафедра на всю страну. Больше ничего подобного нет.
Читайте также