Против света

8 февраля в России праздновали День Науки. Петербургские астрономы отметили его на баррикадах: в конце 2016 года директор Главной Астрономической Обсерватории РАН на Пулковских высотах Назар Ихсанов втайне от учёного совета и рабочей группы по астроклимату согласовал первую очередь застройки защитной парковой зоны (ЗПЗ) вокруг учреждения, тем самым подписав смертный приговор многолетним астрометрическим наблюдениям и собственной репутации.

Жилой комплекс на 100 000 человек (целое население Пушкина или Гатчины) под названием «Планетоград» уже начали строить менее, чем в километре от павильона, где много лет успешно работает большой 26-дюймовый рефрактор — телескоп, аналогов которого в России нет.

«Планетоград» не обеспечит инструменту достойное продолжение карьеры: засветка от ЖК непоправимо загрязнит небо, а тепловые потоки исказят атмосферу, сделав её непригодной для наблюдений. Многолетние длинные астрометрические ряды вместе с другими исследованиями, необходимыми для космических миссий, предотвращения астероидно-кометной опасности и изучения невидимых звёздных спутников, будут утрачены.

Застройщики «Setl Сity» и израильская компания «Morgal Investments» предлагают своим дольщикам поучаствовать в разрушении целой астрономической специализации. За это они просят совсем немного: от двух миллионов за студию — можно в ипотеку. Живописные планы жилья, к тому же, не учитывают соседство с излучением от трассового радиолокатора, крупнейшей европейской свалкой и Южным кладбищем — тоже самым большим в Европе. Окрестные грунтовые воды насыщенны продуктами гниения; как и локатор, они должны быть окружены санитарной зоной. Вот только даже её планируют застраивать.

По запросу «ЖК Планетоград» поисковики выдают благообразные официальные сайты, игнорируя разоблачительные материалы СМИ. Зайдём: на фоне грандиозных космических панорам висит ссылка на форум, где дольщики жилого комплекса могут делиться новостями и заранее знакомиться с соседями. В тематической группе во Вконтакте, впрочем, весьма вялой, под постом от 9 февраля обсуждают возможное строительство местного храма. «Может именно звон колоколов и чтение молитв улучшит экологию и внесёт смирение в души бунтовщиков», — отзывается одна из комментаторов.

«Бунтовщики», среди которых учёные, студенты, политики, активисты и просто неравнодушные петербуржцы, свои души берегут, но смиряться пока не собираются: онлайн-петицию в поддержку обсерватории подписали более 18 000 человек. 22 января на Марсовом поле прошёл митинг в защиту Обсерватории. Среди ярких лозунгов — «Планетогады атакуют небо» и «Мы хотим видеть звёзды!». Учёные уже разослали письма по различным инстанциям, в том числе Президенту Р Ф. Пока директор ГАО РАН, Назар Робертович Ихсанов, отдыхает в отпуске, прокуратура Санкт-Петербурга проверяет законность условий выданного им согласования на застройку, а полиция опрашивает свидетелей. 28 февраля пройдут открытые слушания по делу строительства вокруг обсерватории.

Александр Шумилов, инженер ЛАЗА (лаборатории астрометрии и звёздной астрономии) и эксперт астроклиматической группы обсерватории по градостроительству, неофициально взял на себя роль представителя возмущённых астрономов. С декабря он (иногда в одиночку, иногда совместно с коллегами) только и успевает, что разъяснять политикам, СМИ и общественности, почему «Планетоград» — преступление против науки.

— Из сотни «научников» в обсерватории непосредственно наблюдают небо только около сорока человек. Мой интерес в том, чтобы эти сорок продолжали наблюдать. Потому что если они наблюдать перестанут, школа высокоточной наземной астрометрии в России просто исчезнет, — говорит Александр во время нашего позднего интервью. Он приподнимает очки и устало трёт глаза: за плечами длинный рабочий день и очередная встреча с депутатами.

Если «Планетоград» в ЗПЗ вокруг учреждения всё же возведут, световое загрязнение неба затмит слабые опорные звёзды. Это катастрофически снизит точность астрометрических наблюдений. Из лидера позиционных наблюдений ГАО, по словам учёных, станет чем-то «выхолощенным и жалким». При этом площадки, аналогичной Пулково, в России пока нет. Без неё отечественные астрометристы останутся без работы, а без их результатов — множество учёных и организаций нашей страны. Могут ли застройщики решать вопрос о существовании целой научной отрасли? Аналогичные наблюдения придётся заказывать за рубежом, что может стать причиной многих политических проблем.

— Представим себе, что наблюдений не стало — на секунду. У нас около сотни научных сотрудников и парк в 150 гектаров. А зачем каждому научному сотруднику чуть ли не по гектару, когда они не наблюдают? Ну так, если строго задавать этот вопрос. Для наблюдений нужны и парк, и защитная парковая зона. А если наблюдений нет, роскошно как-то получается. Обсерваторию, конечно, не закроют — это объект с длинной историей и под охраной ЮНЕСКО, но потихонечку может начаться процесс вытеснения учёных. То есть всё в любом случае пойдёт не в пользу астрономов. Трудно себе представить, что кто-либо придёт и скажет: «а давайте парк расширим, мало как-то для научных сотрудников». Абсурдная ситуация, особенно рядом с мегаполисом, — объясняет Александр.

Считается, что мегаполис и обсерватория несовместимы. Не один год ведутся разговоры о фактическом переносе ГАО РАН на площадки Кавказа, «в более пригодный астроклимат». Однако, позиционная астрономия — астрометрия — в петербургских условиях делаться может. Существование обсерватории в Северной столице можно считать чудом: это единственное место, где учёные работают над серьёзными проектами в черте города. Все заверения о том, что наблюдения здесь — лишь трата бюджетных денег, несостоятельны и доказываются достижениями местной научной школы.

Но любая школа — явление комплексное. Для того, чтобы сохранить её в Пулково, нужны не только телескопы и астроклимат. Нужны новые люди, которые хотят работать, и люди, готовые передать опыт молодому поколению.

А ещё необходимы бытовые условия для этих людей. Исчезновение любого из этих компонентов приведёт к достаточно быстрому распаду уникальной ситуации «плавильного котла», который сейчас существует в Пулково.

Молодые учёные идут в астрономы не слишком охотно — зарплаты чудовищно малы и как будто ориентированы на иногородних. Петербуржцы, окончившие Университет, часто хотят чего-то более масштабного: сама обсерватория бывает им неинтересна. А новых специалистов из других городов просто-напросто негде селить: с 90-х годов практически всё жильё на территории парка приватизировано. Ранее обсерватория располагала целым комплексом зданий — вплоть до детского садика. Сейчас здесь проживают люди, не имеющие никакого отношения к астрономии.

По словам Александра, каких-либо вариантов сделать эту работу удалённой нет. Для наблюдателя нужен телескоп — живой, потому что у каждого телескопа есть свой характер (как правило, очень дрянной — телескоп работать не любит). Для того, чтобы выковать одного матёрого астронома-наблюдателя, нужно много лет продержать его рядом с инструментом.

Для статистики, за которую так любят бороться чиновники, потеря астрометрического пласта наблюдений незначительна — из всех публикаций ГАО РАН астрометристы делают около 10−15%. Но если астрофизик не ограничен строгой методикой своей работы и имеет возможность писать статьи довольно часто, астрометрические исследования требуют материала за семь, десять, а то и сто лет. Те статьи, которые отечественная наука потеряет, если учёные в Пулково потеряют наблюдательную площадку, невозможно будет восстановить быстрыми способами. Конкретно данный раздел науки будет потерян безвозвратно. Совсем. С концами. Как и крепкая астрометрическая школа, полтора века существующая в Петербурге.

— Представьте: вот есть астрофизическая кондитерская, которая испекла красивый торт — скажем, открыла новую галактику. Все посмотрели и сказали: «Вау!». А про нашу булочную, которая каждый день печёт нужный и качественный астрометрический хлеб, никто не вспоминает, — сетует Елена Рощина, заведующая лабораторией астрометрии и звёздной астрономии. За последние недели она узнала много нового о собственной работе и даже о себе, удивляясь различным эпитетам: от «потёртой тётки» до «хрупкой девочки, вставшей на пути опасности».

Всё это не имеет никакого отношения к Елене Александровне. Одна из немногих сотрудников, решившихся открыто выступить против Ихсанова, она посмеивается над «тёткой» и «девочкой», а на вопрос об «опасности» и сопротивлении в рядах учёных отвечает просто:

— Инициативной группы нет. Есть некая компания сочувствующих. А поскольку мне не повезло и я имею самую высокую должность среди них, я не вправе сидеть и молчать, когда происходит подобное безобразие.

Застройка — заметная, но не единственная пулковская проблема. Минувшим летом в обсерватории начались сокращения. Урезалось финансирование, однако над администрацией довлеет президентский указ о повышении научных зарплат. Чтобы приблизить зарплату одного учёного к европейской (а это 100−200 тысяч рублей), нужно уволить 10−15 сотрудников «попроще». Парадокс: большинство из них, конечно, молодые учёные, которых всегда так ждут в ГАО РАН их старшие соратники.
Интересно, что многие сотрудники работают по контракту, который необходимо продлевать каждый год. Минувшей осенью пошла вторая волна сокращений: кого-то просто «забыли» уведомить о том, что договор продлён не будет. Учёные продолжали приходить на работу, а в конце месяца узнавали, что зарплаты не будет. Никогда.

Одну из уволенных лаборанток удалось восстановить в должности, но только на зарплату в одну тысячу рублей. Елена Александровна и её коллеги пристально следят за судьбой своих «детей»: они решили обеспечить ей прежний оклад в десять тысяч. «Поскольку это ребёнок — пятый курс, она живёт на эти деньги, — мы договорились, что будем скидываться. А что делать? Будет грант, будем выплачивать с гранта».

Астрометрический хлеб несладок. Как утверждает Максим Ховричев, старший научный сотрудник обсерватории и кандидат физико-математических наук, от 80 до 90% дохода астрономов — это доход со стороны. Чаще — не по специальности. Сам он, работая в ГАО на полную ставку, получает 26 000 рублей (со всеми надбавками).

 — Мне повезло, я работаю в Планетарии, то есть «как бы по специальности». Но всё равно это больше скоморошество. Там я читаю лекции, веселю публику. То есть, ничего серьезного — рассказываю то, что умею. Но там платят деньги. Намного больше, чем в обсерватории, даже в разы. При этом там мне не нужно утруждать себя выдающимися научными результатами или что-то программировать, а нужно просто выйти и «потрепаться».

В ГАО РАН работают убеждённые энтузиасты. По словам учёных, другие здесь просто не задерживаются. «Это не какой-то подвиг. Просто люди, которые здесь работают, по большей части — увлечённые. Им нравится. Платят, не платят… Пока дают работать — работаем. И я ещё много получаю, да, Агриппина?», — улыбается Максим Юрьевич.

Агриппина («Можно Груня») Куликова, светлая улыбчивая девушка и младший научный сотрудник, на секунду отвлекается от работы.

 — Вы-то? — смеётся, — Ну, вообще-то нет.
 — А сколько тебе платят? Пятнадцать?
Агриппина задумывается («Может, порядка шести?»), а потом возникает в дверях с какой-то бумажкой.
 — Я здесь работаю на полставки, и у меня оклад семь триста. Это без надбавок. С надбавками и без вычета налога я получаю, быть может, около двадцати. Иногда я подрабатываю репетитором — учу детей. Ещё помогает молодой человек, который когда-то ушёл из аспирантуры, и его теперь гложет совесть. Поэтому он говорит: «Хорошо-хорошо, учись!», — она смеётся, но, вернувшись к компьютеру, мгновенно погружается в работу.

Агриппина готовится защитить диссертацию по теме «Астрометрические двойные звёзды среди карликов из ближайшего Солнечного окружения». За кандидатскую степень она получит надбавку в три тысячи рублей.

Недавно по инициативе и на деньги Министерства культуры обновили цвет фасада главного здания обсерватории. Сейчас неспешно заканчивается установка новых окон. Внутри всё осталось прежним: например, потолки в коридорах до сих пор зияют дырами, обнажая старые перекрытия и административные промашки. В обсерватории около трёхсот сотрудников, более половины — не учёные, а «хозяйственники». При этом среди них нет ни одного техника или ремонтника, они уволены в незапамятные времена. С 90-х годов в ГАО нет бюджетного финансирования инструментов.

Случается, что по неожиданному звонку и в любую погоду, сменив оставленный в шкафу деловой костюм на альпинистское снаряжение, Александр Шумилов отправляется карабкаться на крышу пятнадцатиметрового павильона уникального пулковского рефрактора — чинить внезапно заевшие створки купола (бывает, забился снег, или, скажем, застряли галочьи гнёзда). На вопрос о своей зарплате Александр делает паузу — не скромничает, а вспоминает: кажется, около двух с половиной тысяч в месяц? В общем, тридцать тысяч в год. Он не считает — официальная одна пятая ставки в обсерватории, по его словам, нужна ему только для комфортного проезда на территорию парка ГАО, куда въезд на машине «только по пропускам».

Лезет он не один. Супруг Елены Рощиной Михаил тоже частенько устраняет технические и косметические недостатки ГАО РАН. В последний раз ему довелось чинить потолок в кабинете жены — штукатурка после протечки висела «фартуком». «Вот такой он благотворитель. Науку любит», — смеётся Елена Александровна. И сразу же серьёзнеет. Это не очень-то смешно: мы сидим за столом, который Елена и Игорь Измайлов купили за собственные деньги. А ещё шкаф. И тумбочку. И… в общем, целый грузовик мебели для общих нужд. До этого здесь были одни щепки.

Игорь Саматович Измайлов заведует в обсерватории главной драгоценностью — большим пулковским 26-дюймовым рефрактором. Когда-то Гитлер готовил этот инструмент в подарок Муссолини: дуче обладал склонностью к большим размерам и страстно желал обустроить наблюдательную площадку недалеко от Рима. После победы в войне телескоп поступил в обсерваторию по репарациям на место разрушенного фашистскими войсками предшественника.

Даже требовательный Муссолини не мог бы пожелать заведующего лучше, чем Игорь Измайлов: ему принадлежит единоличная заслуга полной автоматизации рефрактора (с 2002 года). Теперь практически все исследования на телескопе можно вести из дома, а управление и информация надёжно дублируются на различных компьютерах. Все починки и усовершенствования Игорь Саматович тоже проводит самостоятельно.

Охраной инструментов и павильонов учёным тоже пришлось озадачиться самим — устанавливать видеонаблюдение, оформлять договор с вневедомственной охраной. С недавних пор в павильонах поставили современные сигнализации: когда один из датчиков срабатывает, учёные звонят друг другу, и тот, кто может, сразу бежит проверять телескопы. А однажды случилось страшное: взломали павильон большого рефрактора (к счастью, тогда всё обошлось). На «вызов» откликнулась Елена.

Четыре часа ночи. Выходной день. Заведующая лабораторией ЛАЗА со своим супругом монтируют сломанный замок.

— Вход в павильон нестандартной толщины, и нам пришлось вручную изготавливать проушину: грабители так сломали двери, что их было не закрыть. Мы поставили здоровенные металлические полосы, поставили гаражный замок-черепашку, а в первый же рабочий день я пошла устраивать истерику руководству. Считаю, что я очень хороший завлаб — первый завлаб в истории, кому удалось вытрясти денег на новые железные двери! — триумфально восклицает Елена. А потом с содроганием вспоминает, как два раза ломали телескоп «Сатурн»: какой-то тощий грабитель подлез под решётку и утащил оборудования на сотню тысяч рублей. Это затормозило исследования на целый год. Второй раз обворовал кто-то свой: ограбление было сымитировано, дверь открыли своим ключом.

В советское время «Сатурн» запустили в страстосферу для съемки Солнца, а после возвращения он годами пылился без дела. До тех пор, пока учёные вместе со студентами не запустили его вновь — в качестве наземного астрометрического инструмента. Сделано это было в 2015 году, и денег на это не выделяли. Когда не хватало средств гранта, астрономы обходились собственными силами. Так, члены Клуба любителей астрономии СПАГО вытащили из павильона около ста кубов мусора (всё было завалено до крыши) и помогали проводить электричество.

 — Саша Шумилов огромную работу провёл, многое сделал мой муж: и сигнализацию установил, и части двигателя перебрал. А Валера Петюр нам сделал великолепный фокусер: он позволяет ПЗС-матрицу (на неё делаются снимки неба — прим. ред.) двигать по полю: наклонять и сдвигать по оптической оси. Сергей Виноградов сварил нам удлинитель трубы — вот такенная гигантская металлическая насадка! Сейчас она у нас на телескопе, мы подвесили на неё тот самый фокусер. А студент Иван Беляев сам съюстировал инструмент. В университете ему не поверили и всё спрашивали меня: «Да неужели сам?».

Воду на «Сатурн» учёные тоже подвели сами: на свои деньги наняли экскаватор, скинулись на трубы. Местные рабочие согласились проложить их бесплатно. Вода на «Сатурне» — большая гордость заведующей.

Сейчас на телескопе работают шестеро талантливых молодых специалистов. Всю жизнь их учили, что успех любого предприятия зависит от собственного усердия, но теперь это не так — сегодня их достижения напрямую связаны с возможностью «достучаться до небес».
Пулковская обсерватория занимает 5-ое место в России среди 1800 научных заведений. Точность и производительность местных наблюдений чрезвычайно высоки даже по мировым стандартам, несмотря на уже существующую вокруг засветку. Это хорошо заметно, когда ГАО берётся за крупные международные проекты: например, в проекте PHEMU за последние годы обсерватория в среднем даёт в 4−6 раз больше наблюдений, чем другие учреждения.

Большой 26-дюймовый пулковский рефрактор, опережающий даже своего соперника из Вашингтона, в прошлом году отметил 60-летие. Для телескопа это вовсе не старость: базовая часть конструкции не устаревает. Благодаря автоматизации, за последние 10 лет наблюдений здесь выполнено больше, чем за предыдущие полвека. Учёные гарантируют, что рефрактор прослужит науке и сотню, и две сотни лет. Несмотря на все трудности, Пулковская обсерватория была и остаётся передовой научной организацией — не только благодаря бесценному оборудованию. А что через два века ожидает «Планетоград», предсказать трудновато.