«Наша жизнь» в кредит

Фотограф Тимофей Изотов прислал нам свои кадры из Шуйского района Ивановской области. Снимал он их для репортажа в «Огонёк» в 2013 году, в котором излагалась следующая история районного масштаба. В деревне Михалково был колхоз «Наша жизнь». После кризиса 2008 года председательница колхоза Марина Захарова подписала жителей Михалково, которым работать больше просто негде, на сложную финансовую схему: поскольку банк не давал займ самому колхозу, около 60 жителей колхоза взяли кредит на свое имя. Выплатить деньги колхозу не удалось, и каждый из заемщиков оказался должен банку от 0,5 до 1,5 млн руб. — таких денег, понятно, ни у кого нет. Что происходит с людьми, задолжавшими банку сумму, которую они никогда в жизни не видели?

Ситуация, когда деревня ни жива, ни мертва, но оказалась в тисках у кредиторов, подчеркивает огромную абсурдную пропасть между миром крупных компаний, ведущих финансовые торги в лучших бизнес-центрах планеты, и миром коровников, элеваторов, комбайнов и жаток. В июне 2013 года на деньги от кредитов «Юниаструм-банка» бывшая председательница покупает коров, однако Шуйский городской суд налагает на них арест. Коров продают в соседний «Колхоз имени Арсения», а дальше начинается полный сюр: полиция ломится в колхоз, колхозники отказываются выдавать буренок, снимают с них бирки и где-то прячут. Местные газеты начинают медийную мини-войну: одни поддерживают бывшую председательницу и колхозников, другие — сотрудников полиции. Жителям городов сложно представить, что несчастные животные — ценный нефинансовый актив, вокруг которого разворачиваются скандалы.

Когда Центробанк ежегодно сообщает печальную статистику — четверть населения России завязла в долгах — возникают популярные толкования в том духе, что это странные жадные люди, которые необдуманно берут кредиты на бессмысленные предметы роскоши: айфон, автомобили, шубы, и поэтому они вполне достойны долговой ямы и финансового рабства: за глупость нужно платить. Ситуация с Михалково куда более печальна и типична: люди взяли кредит на то, чтобы сохранить собственные рабочие места, сохранить себе возможность жить. Огромная финансовая игла — это не заманчивые излишества, это необходимый минимум, который должен предотвратить распад.

Распад однако предотвратить нельзя. Колхозное поле превратилось в пустырь. Колхозное имущество распродали за бесценок. Бывших колхозников навещают судебные приставы. Присматриваются к домашней скотине, обстановке. Некоторые жители серьезно нервничают. Кое-кто планирует самосожжение.
Одна пайщица заявляет: «Пусть забирают все, только оставят нас в покое».
 — И, что вы будете делать на улице?
 — Помрем, наверное, — смотрит виновато в пол пенсионерка.
Пайщицу зовут Анастасия. У нее есть сын и внук. Была дочь, но она умерла полгода назад прямо на ковре от разрыва сердца.

Ближайший административный центр — город Шуя Ивановской области. В здании Шуйского железнодорожного вокзала задраены все кассы, возле батареи греется глухой старик. В центре — гостиница под названием Гранд Отель Шуя — дивное появление французской роскоши в русской провинции. Если выйти из Гранд Отель Шуя и пойти пешком по улице направо, пройти мимо Гостиного двора вместе с Торговыми рядами и пройти дальше никуда не сворачивая еще километра три, можно выйти в русское поле. Вдоль дороги видны деревни. Те, что дальше от трассы — мертвые: дома стоят, как деревянные гробницы.

Общероссийский распад накладывается на специфику новых управленческих механизмов. Марина Захарова, энергичная председательница колхоза, которой одновременно доверяют и какие-то могущественные персонажи «наверху» (однако недостаточно могущественные), и люди, живущие в деревянных домах из двух комнат. Но при любых финансовых проблемах такие люди, как она, оказываются «снизу», а не «сверху»: им ведь приходится действовать на грани между мошенничеством и «честным бизнесом», и если что, на них заводят уголовное дело.

Колхозы — главное слово в отечественной истории ХХ века. Коллективизация в общепринятой трактовке — огромная общенациональная травма, и именно ею объясняются специфические отношения между городом и деревней — самыми важными символами политической географии СССР. Российские школьники, давясь, учат наизусть «последнего поэта деревни». Вся национальная идеология построена на образе заснеженного «русского поля».

Писатели-деревенщики думали, что русскую деревню уничтожил безжалостный советский колхоз — новая форма общественной организации. Советские колхозы уничтожил рынок заемного капитала, о котором так мечтали российские реформисты 90-х годов. «Кровавые большевики» уже давно канули в Лету, и им на смену пришла прогрессивная рыночная экономика. Вот он, герой новых дней: успешный фермер, который при финансовой поддержке мудрых банков обрабатывает колосящиеся поля на новейшей технике.

Однако свободный рынок действует немного иначе: кредитор не вникает в личные обстоятельства тех, кто попал к нему в капкан. Колхоз распадается, а вместе с ним и жизни тех, кому больше некуда податься.

За кадром, как всегда, остаются детали повседневной жизни людей, условия, в которых они работают, принимают решения, строят планы и просто живут. Из-за этого со стороны может показаться, что всё здесь идёт своим чередом: дела заходят в тупик, неверно принятые хозяйственные решения опускают уровень жизни, а за этим следует и формирование всем понятного облика беднеющей деревни. Но это ошибка восприятия, потому что совершенно не принимаются в рассчёт реальные обстоятельства, в которых находятся эти люди. Тем охотнее читаются такие медоточивые репортажи: «всё Мизоновы перетерпели и благодаря природному упрямству и любви к сельскому труду шаг за шагом шли к намеченной цели».

Что случилось с этими людьми за три года? Может быть, долги погашены, хозяйство восстановлено и на месте развалин стоит «сенной сарай, заполненный золотистыми рулонами, напротив расположилась ферма с пристройкой для переработки молока, а между ними на небольшой площадке отдыхает техника — тракторы, пресс, косилки и прочие сельхозагрегаты«?

Есть и более страшный сценарий, в котором должники впадают в необратимую нищету и пополняют армию бедных, не согрешив при этом против трудолюбия.