Загадка равенства

Майкл и Анджела только что отметили 55-летие. За последние два года погибли двое их знакомых — один в аварии, другой от рака. Это заставляет их думать о детях: если они внезапно умрут в авиакатастрофе — что будет с детьми?

У них четверо детей разного возраста. Математически одарённая Хлоя работает в Гугле и планирует запустить собственный бизнес. Уилл имеет образование в области социальной работы и выплачивает долг за обучение, подрабатывая в реабилитационном наркологическом центре. Близняшки Джеймс и Алексис учатся в колледже. Джеймс, вечно обкуренный недоучка, думает, что может стать популярным ютубером. (Его уже дважды отчисляли за хулиганство). Алексис, которая хочет заниматься поэзией, имеет врождённое заболевание, которое может оставить её слепой.

Сначала Майкл и Анджела планировали разделить всё наследство поровну. Но вскоре задумались. Хлоя имеет все шансы на успех в Силиконовой долине; Уилл отягощён долгами в своём стремлении помогать нуждающимся. Джеймс наверняка разбазарит свою долю на одежду и еду и станет от этого ещё более ленивым; а вот Алексис вскоре могут понадобиться деньги на лечение. Быть может, — рассуждают Майкл и Анджела, — не следует распределять наследство поровну и стоит придумать более мудрый выход. Но их всё же беспокоит неравное распределение само по себе.

Философ Рональд Дворкин разобрал эту родительскую дилемму в своём эссе 1981 года «Что такое равенство?». Родители, пишет Дворкин, столкнулись здесь с двумя противоречащими друг другу эгалитарными подходами, каждый из которых по-своему достоин. Подход «равенства ресурсов» предполагает равное распределение наследства, но в то же время упускает из виду важные различия между получателями. Другой подход, «равенство благосостояния», пытается учесть эти различия с помощью мудрёных вычислений. Пойти по первому пути значит проигнорировать существенные особенности своих детей, выбор второго пути влечёт риски неравного и некорректного распределения.

В 2014 году Pew Research Center исследовал мнения американцев о «главных мировых угрозах». Большинство опрошенных отметили неравенство, за ним следовали религиозная и этническая вражда, ядерное оружие и экология. При этом у нас нет общепринятого понимания равенства. Так, в прошлом году в Нью-Йорке разгорелись дебаты об элитных государственных школах. Некоторые национальности в них были явно слабее представлены среди учащихся. Как к этому относиться? Одни утверждали, что достаточно обеспечить процедурное равенство: все поступающие должны иметь равный доступ к информации о вступительных экзаменах и подготовительным занятиям. Другие настаивали на введении новой системы приёма, учитывающей социально-демографическую структуру города. Обе стороны в этом споре предлагают достойные внимания, но несовместимые подходы к равенству. Поскольку люди и обстоятельства их жизни различаются, — пишет Дворкин, — торг здесь идёт между равным подходом к людями и подходом к людям «как к равным».

Достижение эгалитаризма кажется особенно безнадёжным делом, если учесть, что вокруг так много неравенства между людьми. Топ-менеджеры зарабатывают в среднем почти в 300 раз больше, чем их подчинённые; миллиардеры-доноры формируют нашу политику; автоматизация производства приносит выгоды владельцам, а не рабочим; города богатеют, в то время как в сельской местности экономика стагнирует; лучшая медицинская помощь достаётся самым богатым. В политической сфере мы переживаем потерю того, что Алексис де Токвиль называл «общее равенство условий», которое, за печальным исключением рабства, однажды сформировало американское общество. И это не только о деньгах. Токвиль отмечал в 1835 году, что наша «повседневная жизнь» была эгалитарна: мы вели себя так, будто между нами нет особых различий. Сегодня у нас есть раздельные очереди за попкорном в кинотеатрах и пять классов такси в Убере; мы по-прежнему боремся с расовым, гендерным, основанном на сексуальной ориентации и другими видами социального неравенства. Неравенство повсюду, и оно унизительно. Диагноз поставлен. Почему мы не можем выбрать лечение?

Уолл-стрит может считаться абсолютным бастионом капитализма. Но самые высокие коэффициенты Маркса в финансовой индустрии не найти среди инвестиционных компаний, полных беспощадных коммерсантов и специалистов по сделкам. Скорее покажет своё предпочтение акционерам коммерческая банковская деятельность с вкладами и займами из разных штатов США.

К примеру, коэффициент Маркса у Wells Fargo (коммерческий банк) равняется 1.4, у JPMorgan Chase (финансовый холдинг, образовавшийся от слияния нескольких различных банков) — 1.2. Напротив, коэффициент Goldman Sachs (инвестиционный банк) показывает 0.9 и Morgan Stanley's (ранее инвестиционный банк, сейчас коммерческий) — 0.8.

Фактически, прибыльность коммерческих банков зависит от вещей, которые контролирует компания: их сеть отделений, система информационных технологий, репутация бренда. Их рабочий штат, где в большинстве своём банковские кассиры и сотрудники по предоставлению займов, имеет мало потенциала для повышения зарплаты; медианная зарплата в Wells Fargo приблизительно составляет $60 000.

Напротив, инвестиционные банки нанимают куда более высокооплачиваемых, востребованных профессионалов, которые в обмен на свою квалификацию нуждаются в высокой оплате труда. Медианная зарплата в Goldman Sachs составляет около $135 000. Их сотрудники являются более успешными в подтверждении соответствия той оплате, которую для них установила компания.

В то же время, BlackRock, гигантская компания по управлению активами, платит зарплаты как в Goldman Sachs (средняя $141 987), при этом сохраняя коэффициент Маркса выше, чем у инвестиционных и коммерческих банков, так как оперирует $6.3 триллионами, имея 13 900 работников.

Вы также можете заметить схожие различия среди наиболее могущественных представителей индустрии технологий.

Фейсбук — высокодоходная компания, создающая почти $635 000 прибыли на одного работника, также высоко оплачивает и труд своих сотрудников с медианной зарплатой в $240 340 при коэффициенте Маркса в 2.64.

Но большая часть прибыли Фейсбука уходит к акционерам — владельцам компании, нежели к работникам. Их доходы зависят от сетевого эффекта, который вовлекает и пользователей, и рекламодателей, и в то же время находится под влиянием акционеров. Рядовые разработчики программного обеспечения и работники по продаже рекламы имеют меньше возможности извлечь большую сумму из приносимой прибыли.

Напротив, Амазон не настолько высокодоходен: большая часть заработка компании появляется с помощью инвестирования существующих бизнес-компаний в новые проекты. А его изначальный бизнес по ритейлингу имеет низкую рентабельность и подразумевает армию работников в центрах распределения товаров и, с покупкой Whole Foods, продуктовых магазинах.

С прибылью на работника лишь $5 359 и средней зарплатой около $28 000 Амазон имеет коэффициент Маркса всего 0.19. Таким образом, ни средний работник Амазона, ни акционер Амазона не вознаграждается слишком щедро.

Другие выдающиеся технологические компании находятся где-то посередине. Alphabet, головная компания Google, создаёт колоссальные $158 000 прибыли в расчёте на одного работника, но, как и у Фейсбука, имеет высокую медианную зарплату в $197 000. Это очень хорошо для коэффициента Маркса в 0.8. Другие гиганты индустрии, Apple и Microsoft, ещё не сообщили свои данные по медианной зарплате, но мы ожидаем увидеть их где-то в середине списка — в предыдущем финансовом году Apple получила прибыль на одного работника в размере $393 100, а Microsoft в размере $171 000.

Наиболее высокие показатели коэффициента Маркса были найдены в инвестиционных фондах недвижимости: компании с благоприятным режимом налогообложения инвестируют в недвижимость. Такие публичные компании — типичный пример коэффициента Маркса в 4.13, что выше, чем у любых других категорий компаний.

Это важно, поскольку такие компании работают больше как инструменты, через которые происходит размещение капитала в сфере недвижимости, нежели как традиционные коммерческие предприятия. Самый высокий коэффициент Маркса — 38, к примеру, был показан Duke Realty, компанией из Индианаполиса, управляющая $6.2 млрд стоимости индустриальной недвижимости, имея при этом только 400 работников (которые, необходимо добавить, получали среднюю зарплату в $109 695).

Некоторые компании с наиболее высоким значением коэффициента Маркса, как и с наиболее низким, можно найти в индустрии нефти и газа. Энергетические компании делают большие ставки, часто на деньги кредиторов, успех которых зависит от будущей цены на рынке и их способности добывать нефть.

Это объясняет, как EQT Corp., производитель природного газа из Питтсбурга, имел один из наиболее высоких коэффициентов Маркса не в среде инвестиционных банков — 7.1, тогда как нефтяной гигант Marathon Oil из Хьюстона имел самый низкий: — 18.9. Убыток Marathon в $5.7 млрд был связан в основном с продажей компании Canadian Oil Sands.

Снижение цены на газ и нефть стало плохой новостью для многих энергетических акционеров. Энергетические компании заняли 4 из 5 нижних позиций по значению коэффициента Маркса.

Хорошая сделка для акционеров — вкладывать свои средства, когда всё развивается стабильно, но тем не менее они ответственны за большой риск, который нельзя предположить.

Читая Уолдрона, Андерсон, Мунка и других мыслителей, я вспоминаю время, когда мне было одиннадцать или двенадцать лет. Мои родители были в разводе и редко общались; за три года я учился в трёх разных школах — плохой, средней и хорошей. Плохая школа была рядом с домом моей мамы, где мы жили в подвале, сдавая в аренду первый этаж. Хорошая школа находилась в богатом пригороде. При поступлении туда я указал адрес друзей нашей семьи, которые жили в маленькой квартирке на окраине пригорода. Это распространённый вид мошенничества при поступлении, особенно там, где богатые и бедные округа граничат друг с другом.

Какое-то время я ездил туда после школы и околачивался там. Потом моя мама придумала план. Она предложила таксисту за ежемесячную плату забирать меня из школы каждый день и отвозить к дому моего отца.

Таксиста звали Питер, он был родом из Западной Африки и разговаривал с акцентом, который меня иногда раздражал. Мы болтали про его родной город, его девушку, книги, которые я любил читать — в основном Стивен Кинг, — он мило делал вид, что ему это интересно.

Однажды Питер приехал взволнованный. «Мне нужно кое-куда заехать по пути, хорошо? Только не говори маме». Мы свернули в район маленьких запущенных домиков. По пути Питер рассказывал мне, как устроен его бизнес. Машина не принадлежала ему, он арендовал её у таксопарка. Если он пропускал свой ежемесячный платёж, компания отбирала машину. Арендная плата была очень высокой. «Я езжу, езжу, езжу, — говорит он, — но никак не могу заработать эту сумму! Никак!». Когда мы подъехали к дому его кузена, он разрыдался. С заднего сидения я наблюдал, как он вернулся в машину с деньгами, которые только что занял.

Я не был избалованным ребёнком и знал про материальные трудности. Несколько раз за тот год нам отключали электричество, потому что мама не могла заплатить по счетам; мы мылись и обедали в темноте. Она скрывала своё отчаяние, но Питер в тот момент разделил его со мной. Он был ближе к тому, чтобы упасть на самое дно. Более 10 лет спустя, по какому-то невероятному диккенсовскому совпадению, Питер, который всё ещё водил такси, подхватил моего отца в аэропорту, и тот тоже нанял его для регулярных поездок. Так мы снова встретились к нашей великой радости. Но вскоре он умер. Он страдал от диабета и гипертонии. Не имея страховки, он затянул с лечением инфекции в пальце ноги. Она поразила его кровь, и он умер от септического шока. Мозг отказывается принимать такую несправедливость. Питер и я были двумя равными людьми на одной планете. Что тут такого сложного?